Из-под двойных входных дверей пробивался слабый свет. Дилан нахмурился. Почему в столь поздний час внутри здания горят лампы? Он потянул за ручку одной из дверей и обнаружил, что она не заперта. Дилан шагнул внутрь.

– Здесь есть кто-нибудь? – прокричал он. Его голос эхом разнёсся по помещению и затих, ответа не последовало. Дилан пересёк просторное фойе и прошёл через одну из арок в зал. Несколько мерцающих сценических ламп освещали швабру и ведро на полу сцены, но в поле зрения никого не было.

Дилан снова крикнул в пустоту, но ответа по-прежнему не получил. Вероятно, уборщица забыла погасить лампы и запереть двери перед уходом. Вполне простительный поступок забыть запереть дверь, красть здесь всё равно нечего. Без действующих постановок в театре не осталось ни реквизита, ни костюмов, ни музыкальных инструментов. Но забыть погасить лампы – совсем другое дело. Оставленные без присмотра, они могли стать причиной пожара.

Он прошёл по одному из проходов, решив потушить их перед уходом, но, дойдя до оркестровой ямы, остановился. Яма была пуста, если не считать деревянной палочки на полу, оставленной последним дирижёром. Дилан внимательно посмотрел на неё, затем спустился по ступенькам вниз и поднял палочку с пола.

Он покатал дирижёрскую палочку между ладонями, вспоминая первый раз, когда здесь дирижировал, признание критиков и последовавший за этим успех. Скоро всё канет в лету. Люди уже начали судачить о его мрачном настроении и головных болях. Хотя лишь четыре врача и его камердинер знали о недуге, скрывать его вечно не получится. Когда Дилан перестанет выпускать музыкальные произведения после двух десятилетий плодотворного сочинительства, люди обо всём догадаются. Вскоре всем станет известно, что Дилан Мур, самый известный композитор Англии, утратил свой музыкальный дар.

Музыка была его жизнью. Придя в ярость от того, что лишился любимого поприща, он швырнул дирижёрскую палочку, и она с грохотом покатилась по деревянному полу оркестровой ямы. Что ему делать без музыки? Дилану придётся вечно страдать от этого невыносимого недуга? Коротать остаток своих дней, слушая один и тот же звук, звук, который никогда не менялся, не колебался и никогда не затихал?

Существовал лишь один способ всё прекратить. Эта мысль пронзила Дилана, как пробирающий до костей ледяной ветер, и он понял истинную причину, по которой взял с собой пистолет и пришёл сюда. Вполне закономерно умереть в концертном зале, где он впервые добился успеха, на пике славы, пока критики не успели разнести его в пух и прах, а друзья, не дай бог, не начали жалеть. Он сунул руку в карман пальто и достал пистолет.

Дилан закрыл глаза, поднял пистолет и приставил дуло к подбородку, намереваясь раз и навсегда заглушить звук, который монотонно прожигал ему мозг. Он взвёл курок. Так просто. Одно нажатие, и наступит тишина. Благословенная, райская тишина.

Внезапно откуда-то слева послышалась музыка. Дилан замер, безошибочно узнав первые ноты одной из своих сонат, лёгкого музыкального произведения для скрипки. Он открыл глаза и посмотрел на сцену, с удивлением обнаружив там молодую женщину, которая держала в руках скрипку.

Она играла на ходу, беззаботные звуки музыки не стихали ни на мгновение, пока женщина шла по сцене, а затем остановилась в центре, всего в нескольких футах от него.

Дилан рассматривал её в мерцающем свете лампы, который поблёскивал на густых светло-золотистых волосах незнакомки и медных пуговицах её тёмно-зелёного платья. Она была высокой, стройной, но фигуристой. И грациозной. Девушка едва заметно покачивалась во время игры, словно подхваченная лёгким ветерком. Слегка отвернув лицо в сторону и прижав подбородок к скрипке, она исполняла для Дилана его же собственное произведение. Девушка играла очень хорошо для столь молодого возраста, но его очаровало не её мастерство. В ней была какая-то таинственность. Она навевала ему воспоминания о фольклоре юго-западной части Англии, о детских годах в Девоншире и сказках о лесных нимфах, феях и магии. Залюбовавшись незнакомкой, он опустил пистолет.

Музыка затихла.

Она опустила скрипку и посмотрела на Дилана, у него перехватило дыхание. Никогда в жизни он не встречал столь прекрасной женщины. У неё были все данные, чтобы считаться классической красавицей: овальное лицо, правильные черты, кремовая кожа, губы, которые хотелось целовать. Но не её красота заставила что-то сжаться у него в груди, словно он впервые отведал лакомый кусочек изысканного блюда.

Нет, это были её глаза. Огромные, неописуемого светло-зелёного цвета, они будто дарили прохладу и умиротворение, как тень ивы. В её взгляде не читалось ни кокетства, ни женского интереса, лишь спокойствие с оттенком грусти. Девушка была молода, не старше двадцати, но глаза не имели возраста. Они не потеряют своей красоты, даже когда ей исполнится восемьдесят.

Она не сводила с Дилана пристального взгляда, но ничего не говорила. Они долго смотрели друг на друга. В тишине, невзирая на звон в ушах, Дилан внезапно услышал едва различимую мелодию, которая витала на задворках его сознания, начальные ноты новой композиции. Он изо всех сил старался вывести их на передний план в голове, но, как и туман за окном, за них было невозможно уцепиться. Чем сильнее Дилан напрягался, чтобы их расслышать, тем быстрее они ускользали. Через мгновение мелодия исчезла, и остался только вой.

Девушка наблюдала за ним ещё какое-то время, а затем опустила глаза на пистолет в его руке.

– Лучше вам этого не делать, – сказала она. – Я работаю здесь уборщицей, и в мои обязанности входит уборка театра. Если вы застрелитесь, мне придётся наводить за вами порядок.

Комментарий прозвучал прозаично и практично. Реплика шла в разрез с тем, что могла сказать мистическая лесная нимфа. Дилан чуть не рассмеялся.

– Верно подмечено. Где уборщица могла научиться играть на скрипке?

– Крайне неприятная для меня ситуация, – продолжила она, не отвечая на вопрос, – поскольку я не выношу вида крови. Поднялся бы жуткий скандал из-за пятен на полу. Знаете, кровь с дерева не вывести, и меня бы мгновенно уволили за то, что я позволила застрелиться Дилану Муру.

В её грамотной речи, совершенно несвойственной уборщице, слышался лёгкий корнуолльский акцент. Юго-Запад Англии. Значит, он оказался прав. Тембр её голоса был насыщенным, низким и мягким, он пробуждал в мужчинах эротические фантазии. Как простая уборщица могла обладать таким голосом?

– Вы знаете, кто я, – сказал Дилан, – но я вас не знаю. Мы встречались раньше?

– Конечно, я знаю, кто вы. В конце концов, я же музыкант. Я видела, как вы дирижировали в Зальцбурге в прошлом году, поэтому сразу вас узнала.

Что за нелепица. Уборщицы не посещают концерты в Зальцбурге и не играют на скрипке. Должно быть, ему это приснилось. Но не успел он задать вопрос, чтобы прояснить ситуацию, девушка снова заговорила:

– Если вы покончите с собой, я потеряю работу, а без рекомендаций не смогу найти новую и стану нищей. Ваша смерть принесёт боль и другим. Как же ваша семья, друзья и знакомые? У владельца театра останется на руках бесполезная собственность, потому что никто не захочет взять её в аренду и уж тем более купить.

Пока она перечисляла последствия его самоубийства в довольно очевидной попытке заставить Дилана почувствовать себя виноватым, её голос начал терять для него своё очарование.

– Вашим родственникам, – продолжила она, – придётся не только горевать по поводу вашей смерти, но и жить с позором вашего самоубийства. Но, с другой стороны, ваши переживания важнее, и я уверена, что последствия, с которыми столкнутся другие люди, не имеют для вас ни малейшего значения.

Последствия, с которыми могли столкнуться другие люди, даже не приходили ему в голову, а осуждение, скрывающееся за притворным сочувствием этой дерзкой молодой особы, раздражало.

– Это моя жизнь, – заметил Дилан, хмуро глядя на неё. – Почему я не могу с нею покончить, если захочу?

Она посмотрела на него со сцены, выражение её лица стало ещё более серьёзным.